Но главное - главное! - он, наконец-то, утратил свою щенячью всеядность! Вареной колбасы он, оказывается, теперь не жрет. Пробовали давать крыбную палочку - нет, не жрет. Хлеб, для голубей на улице раскиданный, почти не жрет. К рыбьим скелетикам сделался довольно-таки равнодушен. Правда, увы, остатки от шашлычных пиршеств и курицы-гриль для него по-прежнему привлекательны, но тут его можно понять: оно так пахнет, что сам бы съел. Но в целом, теперь после праздников собаку в лесу с поводка спускать уже можно. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
Отдельная сага - о том, во что вылилось щенячье попрошайничество. Я со стола ничего не даю. Поэтому моя еда на столе - табу. Точнее сказать, так: ее просто не существует. Вот лежит на столе мой бутерброд с сыром, вот лежит под столом собака, бутерброд собаки не касается. (М-м... ну, это не значит, что я могу спокойно оставить на столе полную миску и уйти. Так пока все-таки лучше не делать...) Глюк и его матушка с собакой едой делятся. Поэтому каждый раз, когда они садятся есть, собака прибегает с выпученными глазами и видом «же не манж па сис жур!», усаживается и принимается капать слюнями. Он действительно истекает слюнями, что твой бахчисарайский фонтан, на том месте, где он сидел, потом образуется лужа! При этом пока я мажу бутерброд - бутерброда как бы нет, стоит протянуть его Глюку - а-а, хозяин, поделись со мной, я же щас с голода помру!!! Помру! Помру! Помру!
Кстати, в принципе, я могу даже что-то дать со своей тарелки. Хрящик от курицы, скажем. Собака встанет, чинно съест и снова ляжет спать. Никаких истерик и слюней не будет. Просто удивительно, как у зверей мозги устроены. Как будто рычажок переключают: тут клянчим, тут не клянчим.
Зато у Глюка собака на прогулках не убегает. А у меня, увы, может...
