"Я убийца".
Потому что человек, сделавшийся убийцей, обязан немедленно сойти с ума и умереть в муках совести.
И это не прошлый век; вся литература века девятнадцатого, от Диккенса до Достоевского, пронизана этим, как кровеносными сосудами. Стать убийцей ужасно; убийце нет прощения!
При этом убийство на войне за убийство не считалось. И ничто не мешало стрелять в какого-нибудь Фуззи-Вуззи и тут же воспевать его, как равного себе.
Убийство на дуэли за убийство не считалось. Нет, считалось. Нет, не считалось... Нет, ну право, очевидно же, что вот этот славный бретер, положивший, по слухам, человек пятнадцать, никакой не убийца. Не то, что Родион Романыч Раскольников, который целую одну старуху-процентщицу и сестру ее Лизавету топором замочил!
Короче, всякому было ясно, что есть murder, а есть killing, и это разные вещи. Существовала сложная система правил, чем одно отличается от другого (которая из двадцать первого века выглядит как замысловатые финты ушами), и почему за одно убийство вешают, а за другое, почти такое же, награждают. Сами современники прекрасно отдавали себе отчет в том, насколько все это искусственно, но система работала.
А потом все смешалось, как в доме Облонских. Примерно тогда же, когда мы перестали регулярно воевать и отпала необходимость периодически убивать людей, не терзаясь при этом муками совести. Нам казалось, что это значит, что войн больше не будет.
На самом деле, это сулит новые, куда более страшные войны.
Вместо иллюстрации: