Но я вот, например, начисто не помню, были ли там какие-то шкафы и полки. А ведь должны были быть, на все лето же приезжали, наверняка барахло где-то хранилось. Не помню, был дом под дранкой или под рубероидом. И вообще внешне не помню, помню только терраску. Чердака не помню - а чердаки я любил: почему я на чердак не лазил? И, конечно, масштабов не помню. В детстве мне казалось, что дом просторный; но в детстве все просторное. Я помню, как был шокирован, в четырнадцать лет вдруг оказавшись в доме, где не бывал с восьми, и обнаружив, что от дома до сарая не бесконечность, как я помнил, а рукой подать. А в этом доме мне масштабы сверить так и не пришлось.
Когда мне было лет девять-десять, дядюшка, чей был дом, его сжег. Ну, точнее, не сам, пастухов попросил. Дядюшка был страховым агентом, дом в заброшенной деревне ему был ни к чему, а тут живые деньги, чо... Мать очень переживала. И дом жалко было, и меня на лето вывозить стало некуда. Ну, а у меня просто кусок жизни отвалился. Но в детстве такое все время случается, это как бы нормально. Постепенно привыкаешь.
А на самом деле, конечно, счастье, что он его сжег, а то бы мы до сих пор в эту глухомань калужскую таскались, ибо куда ж мы от нашего родного Семёна-то денемся. А если взрослым взглядом - адское было местечко, одна глинюка эта местная чего стоит... Там теперь даже дорога есть, прям асфальтовая: заброшенные земли раскупили москвичи под дачи. До центральной усадьбы, где местные живут, дорога какая была, такая и есть: бетонные плиты в два ряда, брошенные прямо в глину.