Возьмем, например, классику из классик, "Войну и мир". Помните, с чего она начинается? Правильно, с длинной и нудной сцены в салоне Анны Павловны Шерер (написанной к тому же наполовину на французском, это чтобы советский школьник сразу понял, что проще удавиться). Что происходит в этой сцене? То самое и происходит. Опытные светские люди общаются, социализируются теми способами, которые приняты в их среде, заодно решают дела, которые уместнее всего решать именно в такой обстановке - неформально, тихо, по-домашнему. Как это описано? Как что-то плохое. На протяжении всей сцены Толстой целенаправленно нагнетает ощущение, что происходит что-то пошлое и неправильное. То ли дело Пьер Безухов - неловкий, неуклюжий, зато такой живой и обаятельный! Это ничего, что он, как блестяще заметил недавно, кажется, Могултай, ведет себя в точности как человек, который на тусовке современных московских либералов страстно отстаивал бы правомерность захвата Крыма. Или в компании ватников назойливо орал бы "Слава Украине!" Это ничего, что он дал князю Андрею слово не ездить квасить с мудаками - и тут же поехал. Зато вот Пьер - он настоящий человек, он, может, и заблуждается, но искренне, а эти... Эти так.
Ну, с Толстым-то все понятно: Пьер, судя по всему, альтер эго автора, и явно у автора с этим были проблемы, всю трилогию "Детство-Отрочество-Юность" можно прочесть как повесть о проблемной социализации, не особо натягивая сову на глобус; и более того, он, кажется, из этой баги успешно сделал фичу. Но это же общее место в русской литературе. Люди всерьез именно так думали и чувствовали. Кто у нас приятен и обходителен? Чичиков! Кто умеет ужиться и договориться с кем угодно? Молчалин! Любезность, доброжелательность, контактность - явные признаки негодяя, отрицательного персонажа. Замкнутость, ершистость, агрессивность, высокомерие, склонность безжалостно резать правду-матку, ничуть не задумываясь об уместности - вот признаки центрального персонажа, положительного героя. Московское общество, которое все внутри себя как-то худо-бедно уживается - паноптикум, Чацкий, который не может пяти минут проговорить даже с любимой девушкой, не поцапавшись - герой и образец. В отличие, кстати, от своего литературного прототипа, мольеровского Альцеста, у которого те же проблемы, но которого автор в пример зрителю отнюдь не ставит (хотя есть мнение, что и Альцест - авторское альтер эго). То-то меня в свое время так и накрыло постановкой "Мизантропа" в театре на Таганке, я потом больше года ходил под впечатлением и, честно скажем, сильно перелопатил свои бескомпромиссные юношеские взгляды на жизнь (надо, кстати, порыться в дневниках, я же помню, как я об этом писал).
Я не стану влезать в исторические и литературные истоки этого явления, иначе мы утонем в филологии и не выберемся никогда. Я не стану также обсуждать, насколько тут дело в самой литературе, а насколько - в привычных школьных толкованиях этой литературы, которые вбили нам в голову в восьмом-десятом классе. Я просто указываю на факт: человек, осиливший "Войну и мир" и вышедший живым после этакого испытания ;-), не может не питать глубинного убеждения, что светскость, гибкость, уживчивость, любезность, непринужденность в общении, пустая болтовня на ничего не значащие темы, способность терпеливо слушать неинтересного собеседника, потому что он тебе зачем-то нужен или просто неохота его обижать - это все плохо, плохо, плохо. Фу таким быть. И как, спрашивается, прикажете объяснять опрометчивому подростку, что высказывать собственное нелицеприятное мнение иной раз бывает и неуместно, если вы тем самым ставите себя на место смешного Фамусова, а за плечами вашего отрока молчаливо встают все герои русской классики - и не только? ;-) Вот мой любимый эпизод из крапивинского "Мальчика со шпагой", где скользкий, двуличный дядя пытается сбить героя с пути истинного, но герой опрокидывает дядю вопросом в лоб: а вот по Ленину если - по Ленину можно вот так, "в лавировочку"? Эпизод положу под спойлер, для тех, кто не читал или подзабыл: [Spoiler (click to open)]
"Оказывается, клиперы не спорили с морем, не вспарывали волны. Они вписывались в морскую стихию – как бы сами делались частью океана. И летели вместе с волнами и ветром. И это было прекрасно, гармонично… Вот и человек должен так же вписываться в общую жизнь, не вспарывать ее своим характером, как форштевнем. Должен поверить жизни, как парусник волнам и ветру. Тогда ему бури не страшны. И гордости и красоты он тоже не потеряет...
– Неправда, – сказал Сережа. – Корабли ходили и против ветра.
Дядя Витя победно улыбнулся.
– Ходили. Но не в лоб, дорогой мой. А вот так! – Он ладонью выписал в воздухе змейку. – В лавировочку, в лавировочку.
Серёже стало обидно за Митины корабли.
– Они не виноваты, – сердито сказал он. – У них были только паруса. А человек скорее уж похож на корабль с турбиной. Он может идти как хочет...
– Ну, брат, да ты прирожденный оратор. И спорить с тобой, конечно, трудно. У тебя целая философия...
– Скажите, а у Ленина тоже была философия?
Дядя Витя умолк на секунду и тут же вдохновился, как оратор, услышавший из зала интересный вопрос:
– А как же! Это главные законы нашей жизни! Вот ты станешь постарше…
И опять Серёжа перебил его:
– Постарше – это потом. А я сейчас хочу знать: по этой философии разрешается, чтобы вот так, – он помотал в воздухе ладонью, – в лавировочку?"
Вот это называется - срезал так срезал! Дяде Вите и крыть нечем. Заметьте, что читать Ленина и ссылаться на какие-то там цитаты для этого совершенно не обязательно. Ведь Ленин тут не столько человек, сколько воплощение некой вселенской справедливости ("главные законы нашей жизни!") И обоим: и благородному племяннику, и двуличному дяде, - и так очевидно, что нет, по Ленину в лавировочку никак нельзя. ;-)
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →